воскресенье, 23 мая 2010 г.

О сознательном глупении

Недавно приятель один сообщил мне, что кто-то пригласил его в „Facebook“. Приглашение это он принял, но никакого представления он не имел, для чего ему это нужно и что ему там делать. – А я сам уже давно состою в этом фейсбуке; тоже в связи с тем, что кто-то меня туда пригласил; а что мне там делать – тоже не знал.

Вдруг мне стало любопытно, и я начал более подробно изучать это место.

Попробовал, как там открывается группа. А это оказалось очень просто; и вот с тех пор во Фейсбуке существует группа «Анонимные обитатели канализации».

Doppelnas После краткого этого введения перейдем, значит, к главному предмету нашей статьи:

Придумать и сформулировать программу для новосозданной нашей группы было не трудно; и гласит она, эта программа, вот так:

Цель наша – в развитии честного, правдивого идиотизма, каковой в наше время бушующей маскированной глупости может процветать только в подземелье.

Совсем неожиданно в этой группе возникла даже какая-то активность; и в внутреннем форуме я потом попытался более четко обрисовать нечаянно всплывшую нашу цель:

“Мир, в котором нам суждено жить, все больше сходит с ума и все больше пропитывается абсурдностью; да самый замечательный абсурд еще в том, что только немногие в состоянии охватить всю глубину безобразия и что даже не мало тех, кто вообще ничего не замечает. – Мы же, кто сохранили в себе еще крупинку сознательности, вот возьмем судьбу свою в собственные руки; будем познавать абсурдность и всей душой одобрять ее; и смело начнем сознательно глупеть. Ибо возвращения к здравому смыслу нет; для этого все уже слишком запутано.”

Заметка эта, как мне показалось, для некоторых среди тех, кто прочитал ее, стала источником некоторого недоумения.

Что вполне естественно.

Корни этого недоумения я, конечно, вижу; но выявить их в самом форуме было бы нарушением общего стиля. Поэтому выявлю их, все равно для кого, в этом блоге.

Дело в том, что осознанное, сознательное глупение чисто по принципу – невозможно. Ибо в тот самый момент, когда я разглядываю собственную глупость - глупение автоматично прекращается. В другие моменты я могу быть глупым или сверхглупым, все равно; но когда я сознаю свою глупость как таковую, разглядываю ее в своей сути со всеми ее разветвлениями – в такие моменты я просто перестаю быть глупым.

Так что цель этой группы в моей формулировке – противоречие в себе; и тот, кто сохранил в себе еще капельку чутья действительности и не сразу четко разглядел это противоречие – вполне может недоумевать. Это нормально.

Кто держит под контролем свою глупость, тот, естественно, свободен - чисто для себя или в кругу своих - наслаждаться свободой мысли, а снаружи дальше играть глупца; или даже, если так хочется или при необходимости - показывать себя еще глупее, чем раньше был в действительности. А почему бы нет? – А одобрять абсурдность – это просто: смеяться над ней.

Именно.

Раймонд

четверг, 13 мая 2010 г.

Два вида молчания

В общем-то, процесс понимания у меня развивается достаточно медленно; но зато охваченное  пониманием - я уж точно понимаю. – Такая медленность позволяет разглядывать разные эмоциональные оттенки, сопутствующие этот процесс от первого неопределенного чутья вплоть до четкого понятийного охвата.

В области «изучения феноменологии внутреннего задыхания» или «химического анализа чувства тупика» дело, в общем-то, выглядит так:

Первое неопределенное предчувствие, что в какой-нибудь области что-то не так – сопровождается неопределенной глухой болью (а эта неопределенная глухая боль как раз и является основанием к более доскональному изучению обстановки); и к исходной боли от неопределенного печалящего прибавляется дополнительная боль от неопределенности: от того, что я не понимаю, в чем дело; что ни себе ни другим не могу объяснить, в чем именно загвоздка, а знаю только, что: что-то не так. Боль, значит, от вынужденного непониманием молчания.

И когда, в течение развития понимания, печалящие моменты выходят из тумана и принимают более четкие очертания - то и боль становится более четкой; и дополнительная боль от неопределенности нередко – точнее: почти всегда – заменяется болью другого характера, а именно: болью от того, что четко распознанный абсурд большинство моих современников беспрекословно, без боли или внутреннего протеста, принимают как нормальный порядок вещей; и, в особенности - от того, что, несмотря на то, что я теперь уже в состоянии в четких понятиях объяснить, в чем загвоздка – я и дальше не могу объясниться: ведь мало кто поймет, что я имею в виду; и вот вынужденное непониманием молчание заменяется, так сказать, молчанием, вынужденным пониманием.

понедельник, 19 апреля 2010 г.

О Неудачниках

Из письма от 13. 04. 2005; ответ на письмо русской эмигрантки насчет "Кламурке" и полушутливого "Международного Союза Неудачников" [несмотря на русское название там, как ни странно и к сожалению, почти все на немецком языке. Найду время – все переведу на русский язык]

***

А я непоколебим в своем взгляде на современную европейскую действительность, который более или менее совпадает с пророческими словами Nietzsche: „Alles ist leer, alles gleich, alles war…“ [все пусто, все одинаково, все застыло]. Родился я ведь в этих Европах и долгие годы имел честь изучать этих блестящих европейских удачников, ища какой-то сути за ярким фасадом. Пока не понял, что это именно: яркий фасад, за которым все сгнило. А я слишком долго и слишком подробно копался в этом европейском быту, чтобы ту картину, сложившуюся во время этих мытарств, считать миражом.

Есть, конечно, и по-настоящему яркие личности; я это не отрицаю; но, в общем-то – за блестящим фасадом какая-то муть. Жить в этой мути – не хочу и не могу.

Но не навязываю свой взгляд; каждый должен проходить свой собственный опыт; да я рад за тебя, если ты обнаружила что-то другое.

Кламурке – это отнюдь не «направление», какой-нибудь новый «-изм»; таких направлений и «измов» и так уже достаточно; хватит. Название – просто звуковая композиция.

А, впрочем, я совсем не жалуюсь на судьбу; неисправимый я оптимист. Тем более, что я человек достаточно сильный, и по опыту знаю, что после каждого падения поднимаюсь еще более сильным. Но дело не так уж в моем собственном – не слишком развитом – неудачничестве, а в судьбах тех, кто не так силен как я или живет в еще менее благоприятных обстоятельствах. Я всегда буду чувствовать себя и называть себя неудачником – из солидарности с теми бесчисленными одаренными неудачниками, кому из-за крайне неблагоприятных жизненных обстоятельств не дано встать на ноги; из солидарности с ними да хоть еще по такой простой причине, что я беспомощно должен смотреть, как они погибают, что я не в состоянии помочь. Да в последнем я действительно полный неудачник.

Я, честно говоря, несколько удивился твоему письму. Ведь ты, еще пять лет назад, жила в России, знаешь наверно, как там живет, существует интеллигенция. Дело ведь не в какой-нибудь самовлюбленной Обломовщине, а в реальной беде (а те, кто ворочается в «Обломовщине», меня не волнуют). Я не имею в виду тех, кто в стихии всеобщей показухи свили себе свое гнездо; они меня не интересуют; интересуют меня те, в ком живет еще какая-то «суть» и у кого нет возможности проявлять ее, включиться в социальное целое. – Что невозможно за четыре года вникнуть в проблемы современного европейского культурного и социального развития – это понятно (мне самому на это понадобилось лет сорок); но боль своих соотечественников охарактеризовать как «Обломовщину» - это, может быть, все же какое-то недоразумение. Не всем удается уехать в Европу (да я знаю многих, кто никак туда и не хочет); да если кто и уедет – от этого не утихнет боль и разочарование тех, кто остается:  потенциальной русской интеллигенции (да фактической и потенциальной интеллигенции других стран бывшего Советского Союза)

***

вот так

Раймонд